Хроника - Страница 140

140

A.1010

Рождество Господне король отпраздновал в Пёльде, где передал Дитриху, сыну убитого Деди, графство отца и все остальные лены согласно праву, а также побуждаемый королевой и своей знатью. Кроме того, и марка, и все, что Вернер держал со стороны короля, было уступлено Бернгарду, дяде этого Дитриха. Он был сыном Дитриха, герцога и маркграфа, который потерял эту должность в пользу Лотаря, отца этого Вернера, после того как славяне разрушили церкви в Бранденбурге и Гавельберге и опять вернулись к язычеству.

Граф Генрих, сын Генриха фон Штаде, разрушил крепость Гарзефельд, которую воздвиг его отец, и учредил на ее месте монастырь и конгрегацию каноников. Этот почтенный граф был весьма начитан и настолько усерден в служении Богу, что трижды отдавал себя в рабство св. Богородице Марии и столько же раз выкупался посредством книг и прочей церковной утвари.

Граф Герман, сын маркграфа Экхарда, зять Болеслава, и маркграф Гунцелин, рассорившись друг с другом, сражались необычным для земель Саксонии образом. Ибо Гунцелин, пытаясь взять город Стрелу, который защищали воины Германа, и ничего не добившись, велел предать огню город Рохлиц, расположенный на реке Мульде и плохо охраняемый. Он также не преминул причинить этому графу любую неприятность, какая только была в его силах, ибо дяди всегда злобствуют против сыновей своих братьев. В свою очередь, граф Герман и его брат Экхард внезапно окружили сильным отрядом некий замок, расположенный на реке Заале, который Гунцелин очень любил и который укрепил гарнизоном и стенами, снабдив бесчисленными припасами; взяв его штурмом, они разделили между собой захваченную добычу, а его разрушили до основания и предали огню.

Все это дошло до слуха короля. Не медля, прибыл он Мерзебург для рассмотрения этого дела; выслушав оправдания названных графов, он всю вину возложил на маркграфа Гунцелина, ибо тот прежде неоднократно выказывал ему свое неуважение и не рассчитывал, что [король] отомстит за нанесенное ему бесчестье. [Король] также прибавил, что тот продал евреям семьи многих людей, которые часто ему на это жаловались, и не позаботился ни вернуть их согласно его приказу, ни исправить как-либо нанесенный его властью ущерб. Сверх того, он был обвинен в том, что до сих пор пользовался у своего брата Болеслава большей милостью, чем ему подобало или было угодно [королю]. Были и такие, кто желал лично обвинить [маркграфа] в оскорблении величества. Среди столь многих жалоб и оправданий со стороны [Гунцелина] и его вассалов, король спросил совета у князей; те, долго втайне обдумывая это, ответили так: «Мы знаем, что [Гунцелин] не безвинен перед вашим величеством, а потому нам представляется наилучшим., чтобы он, отбросив всякое сопротивление, вверил себя вашей милости. И да удостоит Вас милосердный Бог духом своим обойтись с ним не согласно его заслугам, но согласно вашему милосердиюу величие которого всем известно». Итак, король, любезно следуя их совету, принял его и передал епископу Арнульфу под надежную охрану. Укрепив Мейсен от врагов последовательно сменяющей друг друга стражей, он передал его под временный надзор Фридриху. В следующую же страду, следуя внушениям королевы и архиепископа Тагино, а также по совету и с одобрения прочих князей, он передал марку графу Герману.

Этот город между тем в порядке очереди сторожил граф Бруно, брат Гунцелина; и вот, за день до прихода Германа большая толпа поляков, перейдя в предрассветных сумерках через Эльбу, скрытно подошла к воротам обещанного ему города; но, не сумев войти туда из-за расположенных внутри него воинов, они в печали вернулись назад, никому не причинив вреда, и сами - увы! - невредимые. Их проводниками были два витхазена из предместья. И они по заслугам заплатили за эту дерзость своей кровью. Болеслав же, колеблясь между страхом и надеждой, ожидал их в Бауцене; узнав об их приходе и о том, что его провели, он тяжело перенес [эту неудачу]. После этого маркграф Герман был введен [в город] королевским послом; пожав руки всем, кто чем-либо погрешил против него, он простил им их вины.

Ансфрид, епископ Утрехта, о жизни которого уже было кое-что рассказано в предыдущей книге, после того как, следуя божественным заповедям, смиренно предал себя своему Творцу и воссиял множеством добродетелей, оставил уже все земное и предался вечному блаженству в хоре ангелов. Он болел от Рождества Господня до самого Обретения св. Креста. Когда уже был близок распад его плоти, он увидел в окне крест, созданный там уже после того, как зрение его померкло, и дал знать о том окружающим, прославляя Бога и говоря: «Вокруг Тебя, Господи, свет, который никогда не угасает». Наконец, он принял священное предсмертное причастие; в постоянном ожидании [смерти] научился он любить своего Судью и, живя, так сказать, в страхе земном, потерял всякий страх перед вечностью. Твердо полагаясь на заступничество св. Богоматери, которой посвятил себя и всех своих, он до тех пор осенял себя знаком святого креста, пока не почил в мире, а рука не упокоилась вместе с разумом.

После его смерти жители Утрехта пришли с босыми ногами и с оружием в руках к его доместикам и, плача и умоляя, сказали им следующее: «Во имя Бога, отдайте нам нашего пастыря, чтобы отнести его к его престолу и там похоронить». Но почтенная и святейшая аббатиса, его дочь, вместе с капелланами и воинами ответила так: «Его следует похоронить в том месте, где Бог допустил окончиться его жизни». Дошло до того, что вооруженные с обеих сторон вот-вот должны были угрожающим образом сойтись друг с другом и очень многие, конечно, лишились бы жизней. Но госпожа аббатиса бросилась между ними и тут же добилась мира. Воины между тем решили перенести его саркофаг с той стороны, где у ручья под названием Ээмбах были мастерские братии, на вершину горы. Пока они совещались, утрехтцы подняли тело и без малейших усилий, как они сами уверяли, перенесли его через ручей. Так воины, более сильная сторона, оказались в дураках. После перенесения святого тела на пути разлилось чудесное и ароматное благоухание, которое, как свидетельствуют вполне заслуживающие доверия люди, наполняло носы и груди в пределах более трех миль. [Ансфриду] наследовал Адальбольд.

140